Иосиф Бродский - Проплывают облака

     Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
     над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса,
     в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,
     в сумеречном воздухе исчезающие небеса?

     Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев
     и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве.
     Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями,
     маленькие ладони, поднятые к мокрой листве?

     "Проплывают облака, проплывают облака и гаснут..." --
     это дети поют и поют, черные ветви шумят,
     голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,
     в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.

     Только мокрые листья летят на ветру, спешат из рощи,
     улетают, словно слышат издали какой-то осенний зов.
     "Проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью,
     от травы до вершин все -- биение, все -- дрожание голосов.

     Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит,
     привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
     среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...
     "Проплывают облака..." -- это дети поют обо всем.

     Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
     блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса,
     возле узких вершин в новых сумерках на мгновение
     видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса?

     Проплывают облака, проплывают, проплывают над рощей.
     Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград,
     все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком ночью,
     и смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.

     Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,
     в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить.
     Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет,
     только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.

Иосиф Бродский - Пророчество

 М. Б.

     Мы будем жить с тобой на берегу,
     отгородившись высоченной дамбой
     от континента, в небольшом кругу,
     сооруженном самодельной лампой.
     Мы будем в карты воевать с тобой
     и слушать, как безумствует прибой,
     покашливать, вздыхая неприметно,
     при слишком сильных дуновеньях ветра.

     Я буду стар, а ты -- ты молода.
     Но выйдет так, как учат пионеры,
     что счет пойдет на дни -- не на года, --
     оставшиеся нам до новой эры.
     В Голландии своей наоборот
     мы разведем с тобою огород
     и будем устриц жарить за порогом
     и солнечным питаться осьминогом.

     Пускай шумит над огурцами дождь,
     мы загорим с тобой по-эскимосски,
     и с нежностью ты пальцем проведешь
     по девственной, нетронутой полоске.
     Я на ключицу в зеркало взгляну
     и обнаружу за спиной волну
     и старый гейгер в оловянной рамке
     на выцветшей и пропотевшей лямке.

     Придет зима, безжалостно крутя
     осоку нашей кровли деревянной.
     И если мы произведем дитя,
     то назовем Андреем или Анной.
     Чтоб, к сморщенному личику привит,
     не позабыт был русский алфавит,
     чей первый звук от выдоха продлится
     и, стало быть, в грядущем утвердится.

     Мы будем в карты воевать, и вот
     нас вместе с козырями отнесет
     от берега извилистость отлива.
     И наш ребенок будет молчаливо
     смотреть, не понимая ничего,
     как мотылек колотится о лампу,
     когда настанет время для него
     обратно перебраться через дамбу.