Жак Брель - Остандез

Остандез
Плачет на своем стуле,
Кот взвешивает
Свою любовь
В тишине,
Пляшет ее печаль,
А старики думают
Каждый о своем
На кухне.
Пара соседок
Говорят о Китае
И о возвращении
В Сингапур.
Жаванез
Становится невесткой
Остандез.

Есть два вида времени 
Есть время ожидания 
И время надежды 
Есть два вида людей 
Есть живые 
И те что в море 

Наша Остандез,
Которую ничто не утешает,
От стула до стула
Носит свою рану.
Несколько кумушек,
Пару кумовьев
Перемывают ей
Косточки.
Ее капитан
На своем брюхе
Полном пива
Стучит – как по барабану.
Человек под парусами, 
Человек под звездами –  
Он заходит в гавань, 
Чтобы вернуться. 

Есть два вида времени
Есть время ожидания
И время надежды
Есть два вида людей
Есть живые
И те что в море

Наша Остандез
В сезон клубники
Стала любовницей
Аптекаря.
Ее капитан,
Мертвый под брюхом,
Играет с китами
В водолазов.
Почему моя милая
Я, юнга
Которого подталкивает время,
Пишу тебе из далека?
Потому что - я тебя люблю,
И люблю так,
Моя королева,
Что боюсь аптекаря.

Есть два вида времени;
Есть время ожидания
И время надежды.
Есть два вида людей.
Есть живые,
А я, я в море...

Դավիթ Մելիք – Ես խելագար եմ

Ես խելագար եմ.
նա ցնցեց իմ հոգու աշխարհը:
Ու փույթ չէ, թե գիշերը երկար է,
ու փույթ չէ, թե վաղը
ձանձրույթն ու ցուրտը ինձ կխանգարեն
երջանիկ լինել:
Հիմա ես պարում եմ,
ես հիմա խելագար եմ.
նա ցնցեց իմ հոգու աշխարհը:

Հիմա ցնցվում են բոլոր ջղերս:
Եվ հիմա ես շնչում եմ այնպես,
կարծես թե դեռ նոր ծնվում եմ,
կարծես թե նորից կյանքը սիրում եմ,
կարծես՝ մեռնում եմ,
կարծես՝ մեռնում եմ՝
մենակությունից,
ու մենության մեջ կարծես՝ զգում եմ
ես ջերմությունը հարազատ հոգու:

Ու ես պարում եմ,
ու չեմ ամաչում, որ խելագար եմ.
ցնցվել է իմ հոգու աշխարհը:

Դավիթ Մելիք

Դեսից-դենից հազար դրամ կպցնելով,
ամբողջ օրը BAR-ում գցած,
գանգս խոթած գարեջրի բաժակի մեջ՝
քո անունն եմ լեզվիս խեղդում,
իսկ դու նորից ժպտում ես ինձ:
Մեղք եմ, լսի՛ր,
թքիր վրաս ու հեռացիր.
թող բարևիդ պակասությամբ 
քո անունը լեզվիս մեռնի,
հոգ չէ, թե ես առանց դրա շատ չեմ ապրի:
Շուրջն իմ մահվանից ոչինչ չի փոխվի.
մի քիչ դու կլաս, 
մի քիչ կլացեն իմ ընկերները
մինչև իր մահը իմ մայրը կլա,
և ի՞նչ.
արցունքից գետեր չեն հոսի,
իմ սրտից հոսող արյունի նման,
չհոսող գետում չխեղդվողները
"Մարիա՜մ..." չեն կանչի.
շուրջն իմ մահվանից չի փոխվի ոչինչ:
Թքի՛ր, հեռացի՛ր, 
և բարևվդ տար ու տուր ուրիշին,
դրան սպասող դեռ շատերը կան,
ես դեռ շատ կգամ ուրիշների մեջ,
և մի այլ անգամ, գուցե, սիրու՛նս,
դու ինձ կսիրես՝
իրական, 
ինչպես դու երազել ես :
Թքի՛ր, սիրելի՛ս, քո խղճի վրա
ու անունդ տար...

Դավիթ Մելիք – Հրաժեշտ

Բաժանման ահն ու թախիծը ծածկած

Շինծու ժպիտով`շիկնող, գեղեցիկ,

Իմ քաղաքն իր հայացքը հառած

Իմ ճանապարհին` մշուշի միջից

Մեր հրաժեշտի եղյամն էր մաղում:

Ուշ երեկո էր: Կասկադից ներքեւ

Լույսերի խաղը նոր էր կատաղում,

Եվ հրաժեշտի մեղեդին թեթեւ

Անուրջների ու տպավորության

Խառնափնջեր էր ճամփեքիս փռում:

Տխուր էր պահը: Բայց ողբերգության

Ոչ մի հետք չկար կիսախավարում:

Մեկն ինձ շշնջաց. «Մեկնումը մահ չէ,

Իսկ կյանքում դու ինձ չես մոռանալու:

Կարոտի ձայնով ես քեզ կկանչեմ,

Եվ ուր էլ լինես ետ ես դառնալու»

Ռազմիկ Դավոյան – Բաց քո կեղևը, ծառ...

Անցան օրեր hատ-հատ,
Անցան օրեր զույգ-զույգ,
Ճաշակեցինք և սեր,
Եվ տառապանք և սուգ:

Ինձ հոգնեցրին արդեն
Օրերը լայն ու նեղ,
Ինձ հոգնեցրին արդեն
Մեղավոր ու անմեղ,
Ինձ հոգնեցրին արդեն
Տխրությունն այս ցանցառ
Եվ կարոտներն այս խեղճ,
Ինձ հոգնեցրին արդեն
Բաց քո կեղևը, ծա՛ռ,
Ինձ ա՛ռ կեղևիդ մեջ:

Ա՛ռ ինձ կեղևիդ մեջ--
Ես կփակվեմ քո մեջ
Ինձ առ կեղևիդ մեջ
Այս անծաղիկ դարում,
Ես կփակվեմ քո մեջ՝
Որպես փոքրիկ գարուն
Որպես թաքուն թախիծ,
Տերևներիդ խորքում
Ես կփայլեմ տխուր
Ու կմտնեմ խոր քուն:

Ու թե հողմերը գան
Որ ինձ խլեն քեզնից,
Ես կարթնանամ, իմ ծառ,
Կորոտանք մեկից:

Ես կճկվեմ քեզ հետ
Ես կձգվեմ քեզ հետ,
Ու հողմերի ձեռքից
Ես կփրկվեմ քեզ հետ:
Ես կփրկվեմ քեզ հետ:
Ես կփրկվեմ քեզ հետ:

Ու մի թաքուն գիշեր,
Երբ բոլորը քնեն,
Ես քեզ կախարդական
Բառեր կկրկնեմ,
Կերթանք կամաց-կամաց,
Կելնենք թաքուն-թաքուն,
Ու քնի մեջ նրան
Կդարձնենք անքուն:

Նրա երազի մեջ
Կախարդական մի ծառ
Մարդկային ձև կառնի
Կշնկշնկա կամաց
Ու մարդկային լեզվով
Որպես լեգենդ պայծառ,
Կբարբառի նրան
Անհայն, կորած մի սեր
Ու մի անհուն կարոտ...
Ու մի անհուն կարոտ...

Եղիշե Չարենց - Ամառ

Արդեն ամառ է շոգ, ջերմին,
Արդեն հասել է բերքը բորբ,
Ծաղկել է վառ պարտեզը իմ. -
Ինչո՞ւ եմ ես անօգ ու որբ: 


Տվել է ինձ արևն ամռան
Ինչ որ միայն կարող էր տալ.
Սերմերն հասան ու չկորան. -
Ինչո՞ւ ես չե՛մ կարող խնդալ...


Ամառը ինձ բերք է բերել,
Տունս լցվի պիտի բերքով. -
Բայց սիրտս մութ ու զուրկ է դեռ
Եվ չի՛ լցվում ամռան երգով...


Ո՞վ գիտե, սի՜րտ, ուղին քո մութ
Ու խորհուրդները քո խավար.
- Սի՜րտ իմ, անհաս կյանքի խորհուրդ,
Սի՜րտ իմ խավար... 

Վահագն Դավթյան

***

Ներիր, սիրելիս, ներիր ինձ լուռ,
Որ քո սեթևեթ նազանքի տակ
Ես չէի տեսել քո սիրտը տաք
Եվ արտասուքիդ լույսը մաքուր:

Չէի նշմարել, որ այդ անհոգ
Եվ այդքան թեթև քո ծիծաղից
Թաքուն հորդում է մի լուռ թախիծ
Եվ տառապանք մի նուրբ ու անօգ:

Ու չգիտեի, որ քեզ զուգող
Այդ քողը նետած, կարող ես գալ,
Իմ կրծքին ընկնել ու հեկեկալ
Այսպիսի խոշոր արտասուքով...

Иосиф Бродский - Второе Рождество на берегу

* * *
                   E.R.

Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.

Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.

Что, боги,— если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги,—
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.

Когда-нибудь оно, а не — увы —
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы «не надо»,
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,—
круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.

Борис Пастернак - Во всем

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука
Натянутая тетива
Тугого лука.

Николай Заболоцкий

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,
На самом деле то, что именуют мной,-
Не я один. Нас много. Я - живой
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,
Мой бедный прах, когда-то так любимый.

А я все жив! Все чище и полней
Объемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой и мертвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре -
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.

Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.

Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!

Микаэл Таривердиев - Тишины хочу

Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание -
молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее - неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха - поет соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины...
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

А.Васильев - Письмо

Мне жаль что тебя не застал летний ливень
В июльскую ночь на Балтийском заливе
Не видела ты волшебства этих линий.

Волна, до которой приятно коснуться руками
Песок, на котором рассыпаны камни
Пейзаж, не меняющийся здесь веками.

Мне жаль что мы снова не сядем на поезд
Который пройдёт часовой этот пояс
По стрелке которую тянет на полюс.

Что не отразит в том купе вечеринку
Окно где всё время меняют картинку
И мы не проснёмся наутро в обнимку.

Поздно ночью через все запятые дошёл наконец до точки
Адрес, почта не волнуйся я не посвящу тебе больше не строчки
Тихо звуки по ночам до меня долетают редко
Пляшут буквы я пишу и не жду никогда ответа.

Мысли-рифмы свет остался остался звук остальное стёрлось
Гаснут цифры, я звонил чтобы просто услышать голос
Всадник замер, замер всадник реке стало тесно в русле
Кромки-грани, я люблю не нуждаясь в ответном чувстве.(ложь)

W.Shakespeare - Sonnet 147

My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease,
Feeding on that which doth preserve the ill,
Th'uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now reason is past care,
And frantic mad with evermore unrest,
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly expressed:
For I have sworn thee fair, and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.

Сергей Есенин - Не жалею, не зову, не плачу

* * *

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий! ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств!

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь...

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Պ.Ի.Չայկովսկիյ - Տարվա եղանակներ(Սեպտեմբեր, Հոկտեմբեր)

<Հոկտեմբերի> իմ լսած լավագույն կատարումը:
http://www.youtube.com/watch?v=_ICZFii4zTQ&feature=related

Дж.Г.Байрон - Так ты оплачешь боль мою?

Так ты оплачешь боль мою?
Скажи об этом мне опять.
Но если ты грустна, молю -
Не надо за меня страдать.


Разрушены мои мечты
Печально холодеет грудь.
Когда умру я, только ты
Придёшь, чтоб надо мной вздохнуть.


Но, мнится мне, сияет свет
Сквозь сумрак тучи грозовой;
Печали на мгновенье нет:
Я знаю - сердцем ты со мной.


Ты будешь плакать обо мне -
Я плакать не умею сам,
И слёзы дороги вдвойне
Моим всегда сухим глазам.


Пылал когда-то в сердце жар,
Такой же, как в груди твоей;
Но нет для мученика чар,
И обольщений, и страстей.


Так ты оплачешь боль мою?
Скажи об этом мне опять.
А если ты грустна, молю -
Не надо за меня страдать.

Ա.Չայկովսկիյ - Տարվա եղանակները(հունիս)

http://www.youtube.com/watch?v=0Ucdew8O-mA&feature=related

Зинаида Гиппиус - Любовь Oдна

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь - одна.

Мы негодуем иль играем,
Иль лжем - но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна - любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном - бесконечность,
Лишь в постоянном - глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

Иосиф Бродский - Ни тоски, ни любви, ни печали

Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.
Оглянись — и увидишь наверно:
в переулке такси тарахтят,
за церковной оградой деревья
над ребенком больным шелестят,
из какой-то неведомой дали
засвистит молодой постовой,
и бессмысленный грохот рояля
поплывет над твоей головой.
Не поймешь, но почувствуешь сразу:
хорошо бы пяти куполам
и пустому теперь диабазу
завещать свою жизнь пополам.

T. S. Eliot - The Hollow Men

I

We are the hollow men
We are the stuffed men
Leaning together
Headpiece filled with straw. Alas!
Our dried voices, when
We whisper together
Are quiet and meaningless
As wind in dry grass
Or rats’ feet over broken glass
In our dry cellar

Shape without form, shade without colour,
Paralysed force, gesture without motion;

Those who have crossed
With direct eyes, to death’s other Kingdom
Remember us—if at all—not as lost
Violent souls, but only
As the hollow men
The stuffed men.

      II

Eyes I dare not meet in dreams
In death’s dream kingdom
These do not appear:
There, the eyes are
Sunlight on a broken column
There, is a tree swinging
And voices are
In the wind’s singing
More distant and more solemn
Than a fading star.

Let me be no nearer
In death’s dream kingdom
Let me also wear
Such deliberate disguises
Rat’s coat, crowskin, crossed staves
In a field
Behaving as the wind behaves
No nearer—

Not that final meeting
In the twilight kingdom

      III

This is the dead land
This is cactus land
Here the stone images
Are raised, here they receive
The supplication of a dead man’s hand
Under the twinkle of a fading star.

Is it like this
In death’s other kingdom
Waking alone
At the hour when we are
Trembling with tenderness
Lips that would kiss
Form prayers to broken stone.

      IV

The eyes are not here
There are no eyes here
In this valley of dying stars
In this hollow valley
This broken jaw of our lost kingdoms

In this last of meeting places
We grope together
And avoid speech
Gathered on this beach of the tumid river

Sightless, unless
The eyes reappear
As the perpetual star
Multifoliate rose
Of death’s twilight kingdom
The hope only
Of empty men.

      V

Here we go round the prickly pear
Prickly pear prickly pear
Here we go round the prickly pear
At five o’clock in the morning.

Between the idea
And the reality
Between the motion
And the act
Falls the Shadow

For Thine is the Kingdom

Between the conception
And the creation
Between the emotion
And the response
Falls the Shadow

Life is very long

Between the desire
And the spasm
Between the potency
And the existence
Between the essence
And the descent
Falls the Shadow

For Thine is the Kingdom

For Thine is
Life is
For Thine is the

This is the way the world ends
This is the way the world ends
This is the way the world ends
Not with a bang but a whimper.

Иосиф Бродский - Почти Элегия

В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колоннадой Биржи.
И полагал, что это - божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив. Жил в плену
у ангелов. Ходил на вурдалаков.
Сбегавшую по лестнице одну
красавицу в парадном, как Иаков,
подстерегал.
                         Куда-то навсегда 
ушло все это. Спряталось. Однако,
смотрю в окно и, написав "куда",
не ставлю вопросительного знака.
Теперь сентябрь. Передо мною - сад.
Далекий гром закладывает уши.
В густой листве налившиеся груши
как мужеские признаки висят.
И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников - скаред,
мой слух об эту пору пропускает:
не музыку еще, уже не шум.

Иосиф Бродский - Я всегда твердил

* * * 

Л.В. Лифшицу

Я всегда твердил, что судьба - игра.

Что зачем нам рыба, раз есть икра.

Что готический стиль победит, как школа,

как способность торчать, избежав укола.

Я сижу у окна. За окном осина.

Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.

Что зачем вся дева, если есть колено.

Что, устав от поднятой веком пыли,

русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.

Я сижу у окна. Я помыл посуду.

Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.

Что любовь, как акт, лишина глагола.

Что не знал Эвклид, что сходя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

Я сижу у окна. Вспоминаю юность.

Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.

И что семя, упавши в дурную почву,

не дает побега; что луг с поляной

есть пример рукоблудья, в Природе данный.

Я сижу у окна, обхватив колени,

в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишина мотива,

но зато её хором не спеть. Не диво,

что в награду мне за такие речи

своих ног никто не кладёт на плечи.

Я сижу в темноте; как скорый,

море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо 

признаю я товаром второго сорта

свои лучшие мысли, и дням грядущимя

дарю их, как опыт борьбы с удушьем.

Я сижу в темноте. И она не хуже

в комнате, чем темнота снаружи.

Иосиф Бродский - Уезжай, уезжай, уезжай...

Уезжай, уезжай, уезжай,
так немного себе остается,
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь и голод, и солнце.

Что с ней станет, с любовью к тебе,
ничего, все дольешь, не устанешь,
ничего не оставишь судьбе,
слишком хочется пить в Казахстане.

Так далеко, как хватит умане понять,
так хотя бы запомнить,
уезжай за слова, за дома,
за великие спины знакомых.

В первый раз, в этот раз, в сотый раз
сожалея о будущем, реже
понимая, что каждый из нас
остается на свете все тем же

человеком, который привык,
поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик,
навсегда в темноте пропадая.

Иосиф Бродский - Прощальная ода

1

Ночь встает на колени перед лесной стеною.
Ищет ключи слепые в связке своей несметной.
Птицы твои родные громко кричат надо мною.
Карр! Чивичи-ли, карр! -- словно напев посмертный.
Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.
Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.
Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,
рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

2
Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,
вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.
Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:
будто к нему пройти можно по дну оврага.
Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,
горло вытянув вверх -- вран, но белес, как аист, 
--белым паром дыша, руку подняв для смеха,
имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

3
Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
Все сливается в снег и в белизну святую.
Словно ангел -- крылом -- ты и безумье -- слито,
будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
Нет! Все тает -- тебя здесь не бывало вовсе.
Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
И отбегает вспять -- память всегда бесплотна.

4
Где ты! Вернись! Ответь! Боже, зачем скрываешь?
Боже, зачем молчишь? Грешен -- молить не смею.
Боже, снегом зачем след ее застилаешь.
Где она -- здесь, в лесу? Иль за спиной моею?
Не обернуться, нет! Звать ее бесполезно.
Ночь вокруг, и пурга гасит огни ночлега.
Путь, проделанный ею -- он за спиной, как бездна:
взгляд, нырнувший в нее, не доплывет до брега.

5
Где ж она, Бог, ответь! Что ей уста закрыло?
Чей поцелуй? И чьи руки ей слух застлали?
Где этот дом земной -- погреб, овраг, могила?
Иль это я молчу? Птицы мой крик украли?
Нет, неправда -- летит с зимних небес убранство.
Больше, чем смертный путь -- путь между ней и мною.
Милых птиц растолкав, так взвился над страною,
что меж сердцем моим и криком моим -- пространство.

6
Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
жизни -- в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
Только я плоть ищу. А в остальном -- едины.
Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,корни
в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
но никого там нет -- и никого не вывесть!

7
Ибо она -- жива! Но ни свистком, ни эхом
не отзовется мне в этом упорстве твердом,
что припадает сном к милым безгрешным векам,
и молчанье растет в сердце, на зависть мертвым.
Только двуглавый лес -- под неподвижным взглядом
осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,
землю нашей любви перемежая с Адом,
кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

8
Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,
слыша то тут, то там разве что крик вороны,
будто вижу, как ты -- словно от сна немая
 --жаждешь сном отделить корни сии от кроны
.Сон! Не молчанье -- сон! Страшной подобный стали,
смерти моей под стать -- к черной подснежной славе
 --режет лес по оси, чтоб из мертвых восстали
грезы ее любви -- выше, сильней, чем в яви!

9
Боже зимних небес, Отче звезды над полем,
Отче лесных дорог, снежных холмов владыка,
Боже, услышь мольбу: дай мне взлететь над горем
выше моей любви, выше стенанья, крика.
Дай ее разбудить! Нет, уж не речью страстной!
Нет, не правдой святой, с правдою чувств совместной!
Дай ее разбудить песней такой же ясной,
как небеса твои, -- ясной, как свод небесный!

10
Отче зимних равнин, мне -- за подвиг мой грешный --
сумрачный голос мой сделавший глуше, Боже,
Отче, дай мне поднять очи от тьмы кромешной!
Боже, услышь меня, давший мне душу Боже!
Дай ее разбудить, светом прильнуть к завесам
всех семи покрывал, светом сквозь них пробиться!
Дай над безумьем взмыть, дай мне взлететь над лесом,
песню свою пропеть и в темноту спуститься.

11
В разных земных устах дай же звучать ей долго.
То как любовный плач, то как напев житейский.
Дай мне от духа, Бог, чтобы она не смолкла
прежде, чем в слух любви хлынет поток летейский.
Дай мне пройти твой мир подле прекрасной жизни,
пусть не моей -- чужой. Дай вослед посмотреть им.
Дай мне на землю пасть в милой моей отчизне,
лжи и любви воздав общим числом -- бессмертьем!

12
Этой силы прошу в небе твоем пресветлом.
Небу нету конца. Но и любви конца нет.
Пусть все то, что тогда было таким несметным:
ложь ее и любовь -- пусть все бессмертным станет!
Ибо ее душа -- только мой крик утихнет --
тело оставит вмиг -- песня звучит все глуше.
Пусть же за смертью плоть душу свою настигнет:
я обессмерчу плоть -- ты обессмертил душу!

13

Пусть же, жизнь обогнав, с нежностью песня тронет

смертный ее порог -- с лаской, но столь же мнимо,

и как ласточка лист, сорванный лист обгонит

и помчится во тьму, ветром ночным гонима.

Нет, листва, не проси даже у птиц предательств!

Песня, как ни звонка, глуше, чем крик от горя.

Пусть она, как река, этот "листок" подхватити

 понесет с собой, дальше от смерти, в море.

14

Что ж мы смертью зовем. То, чему нет возврата!

Это бессилье душ -- нужен ли лучший признак!

Целой жизни во тьму бегство, уход, утрата...

Нет, еще нет могил! Но уж бушует призрак!

Что уж дальше! Смерть! Лучшим смертям на зависть!

Всем сиротствам урок: горе одно, без отчеств.

Больше смерти: в руке вместо запястья -- запись.

Памятник нам двоим, жизни ушедшей -- почесть!

15

Отче, прости сей стон. Это все рана. Боль же

не заглушить ничем. Дух не властен над нею.

Боже, чем больше мир, тем и страданье больше,

дольше -- изгнанье, вдох -- глубже! о нет -- больнее!

Жизнь, словно крик ворон, бьющий крылом окрестность,

поиск скрывшихся мест в милых сердцах с успехом.

Жизнь -- возвращенье слов, для повторенья местность

и на горчайший зов -- все же ответ: хоть эхом.

16

Где же искать твои слезы, уста, объятья?

В дом безвестный внесла? В черной земле зарыла?

Как велик этот край? Или не больше платья?

Платьица твоего? Может быть, им прикрыла?

Где они все? Где я? -- Здесь я, в снегу, как стебель

горло кверху тяну. Слезы глаза мне застят.

Где они все? В земле? В море? В огне? Не в небе ль?

Корнем в сумрак стучу. Здесь я, в снегу, как заступ.

17

Боже зимних небес, Отче звезды горящей,

словно ее костер в черном ночном просторе!

В сердце бедном моем, словно рассвет на чащу,

горе кричит на страсть, ужас кричит на горе.

Не оставляй меня! Ибо земля -- все шире...

Правды своей не прячь! Кто я? -- пришел -- исчезну.

Не оставляй меня! Странник я в этом мире.

Дай мне в могилу пасть, а не сорваться в бездну.

18

Боже! Что она жжет в этом костре? Не знаю.

Прежде, чем я дойду, может звезда остынуть.

Будто твоя любовь, как и любовь земная,

может уйти во тьму, может меня покинуть.

Отче! Правды не прячь! Сим потрясен разрывом,

разум готов нырнуть в пение правды нервной:

Божья любовь с земной -- как океан с приливом:

бегство во тьму второй -- знак отступленья первой!

19

Кончено. Смерть! Отлив! Вспять уползает лента!

Пена в сером песке сохнет -- быстрей чем жалость!

Что же я? Брег пустой? Черный край континента?

Боже, нет! Материк! Дном под ним продолжаюсь!

Только трудно дышать. Зыблется свет неверный.

Вместо неба и птиц -- море и рыб беззубье.

Давит сверху вода -- словно ответ безмерный --

и убыстряет бег сердца к ядру: в безумье.

20

Боже зимних небес. Отче звезды над полем.

Казни я не страшусь, как ни страшна разверстость

сей безграничной тьмы; тяжести дна над морем:

ибо я сам -- любовь. Ибо я сам -- поверхность!

Не оставляй меня! Ты меня не оставишь!

Ибо моя душа -- вся эта местность божья.

Отче! Каждая страсть, коей меня пытаешь,

душу мою, меня -- вдаль разгоняет больше.

21

Отче зимних небес, давший безмерность муки

вдруг прибавить к любви; к шири ее несметной,

дай мне припасть к земле, дай мне раскинуть руки,

чтобы пальцы мои свесились в сумрак смертный.

Пусть это будет крест: горе сильней, чем доблесть!

Дай мне объятья, нет, дай мне лишь взор насытить.

Дай мне пропеть о той, чей уходящий образ

дал мне здесь, на земле, ближе Тебя увидеть!

22

Не оставляй ее! Сбей с ее крыльев наледь!

Боже, продли ей жизнь, если не сроком -- местом.

Ибо она как та птица, что гнезд не знает,

но высоко летит к ясным холмам небесным.

Дай же мне сил вселить смятый клочок бумажный

в души, чьих тел еще в мире нигде не встретить.

Ибо, если следить этот полет бесстрашный,

можно внезапно твой, дальний твой край заметить!

23

Выше, выше... простясь... с небом в ночных удушьях...

выше, выше... прощай... пламя, сжегшее правду...

Пусть же песня совьет... гнезда в сердцах грядущих...

выше, выше... не взмыть... в этот край астронавту...

Дай же людским устам... свистом... из неба вызвать...

это сиянье глаз... голос... Любовь, как чаша...

с вечно живой водой... ждет ли она: что брызнуть...

долго ли ждать... ответь... Ждать... до смертного часа...

24

Карр! чивичи-ли-карр! Карр, чивичи-ли... струи

снега ли... карр, чиви... Карр, чивичи-ли... ветер...

Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичи-ли... фьюи...

Карр, чивичи-ли, карр. Каррр... Чечевицу видел?

Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичири, чири...

Спать пора, спать пора... Карр, чивичи-ри, фьере!

Карр, чивичи-ри, каррр... фьюри, фьюри, фьюири.

Карр, чивичи-ри, карр! Карр, чивиче... чивере.

Рабиндранат Тагор - Невозможное

Одиночество? Что это значит? Проходят года,
Ты в безлюдье идешь, сам не зная, зачем и куда.
Гонит месяц срабон над лесною листвой облака,
Сердце ночи разрезала молния взмахом клинка,
Слышу: плещется Варуни, мчится поток ее в ночь.
Мне душа говорит: невозможное не превозмочь.

Сколько раз непогожею ночью в объятьях моих
Засыпала любимая, слушая ливень и стих.
Лес шумел, растревоженный всхлипом небесной струи,
Тело с духом сливалось, рождались желанья мои,
Драгоценные чувства дала мне дождливая ночь,
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.

Ухожу в темноту, по размокшей дороге бредя,
И в крови моей слышится долгая песня дождя.
Сладкий запах жасмина порывистый ветер принес.
Запах дерева малоти, запах девических кос;
В косах милой цветы эти пахли вот так же, точь-в-точь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.

Погруженный в раздумье, куда-то бреду наугад.
На дороге моей чей-то дом. Вижу: окна горят.
Слышу звуки ситара, мелодию песни простой,
Это песня моя, орошенная теплой слезой,
Это слава моя, это грусть, отошедшая прочь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.

Отомо Якамоти

* * *
Хотя знаю я давно,
Что в этом бренном мире
Нас ждёт всегда жестокая судьба,
Но всё же сердце, преисполненное боли,
Тебя не в силах позабыть!

* * *
И даже в лжи
Всегда есть доля правды!
И, верно, ты, любимая моя,
На самом деле не любя меня,
Быть может всё-таки немного любишь?

* * *
(Песня, сложенная у ворот возлюбленной)
Ужель, придя к любимому порогу,
Тебя не увидав,
Покину вновь твой дом,
Пройдя с мученьем и трудом
Такую дальнюю дорогу!

Jackson C. Frank - Milk and Honey

Gold and silver is the autumn
Soft and tender are her skies
Yes and no are the answers
Written in my true love's eyes


Autumn's leaving and winter's coming
I think that I'll be moving along
I've got to leave her and find another
I've got to sing my heart's true song


Round and round the burning circle
All the seasons: one, two, and three
Autumn comes and then the winter
Spring is born and wanders free


Gold and silver burn my autumns
All too soon they'd fade and die
And then, oh there are no others
Milk and honey were their lies.

Александр Блок

Ты страстно ждешь. Тебя зовут,—
Но голоса мне не знакомы,
Очаг остыл,— тебе приют —
Родная степь. Лишь в ней ты — дома.

Там — вечереющая даль,
Туманы, призраки, виденья,
Мне — беспокойство и печаль,
Тебе — покой и примиренье.

О, жалок я перед тобой!
Всё обнимаю, всем владею,
Хочу владеть тобой одной,
Но не могу и не умею!

Александр Блок

Свобода смотрит в синеву.
Окно открыто. Воздух резок.
За жолто-красную листву
Уходит месяца отрезок.

Он будет ночью — светлый серп,
Сверкающий на жатве ночи.
Его закат, его ущерб
В последний раз ласкает очи.

Как и тогда, звенит окно.
Но голос мой, как воздух свежий,
Пропел давно, замолк давно
Под тростником у прибережий.

Как бледен месяц в синеве,
Как золотится тонкий волос...
Как там качается в листве
Забытый, блеклый, мертвый колос.

Александр Блок

Есть лучше и хуже меня,
И много людей и богов,
И в каждом — метанье огня,
И в каждом — печаль облаков.

И каждый другого зажжет
И снова потушит костер,
И каждый печально вздохнет,
Взглянувши другому во взор...

Да буду я — царь над собой,
Со мною — да будет мой гнев,
Чтоб видеть над бездной глухой
Черты ослепительных дев!

Я сам свою жизнь сотворю,
И сам свою жизнь погублю.
Я буду смотреть на Зарю
Лишь с теми, кого полюблю.

отрывок из романа "Мастер и Маргарита"(М.Булгаков)

— Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу.
И, вообразите, внезапно заговорила она:
— Нравятся ли вам мои цветы?Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударило в переулок и отразилось от желтой грязной стены. 
Я быстро перешел на ее сторону и, подходя к ней, ответил:
— Нет.
Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?
— Ничего я не говорю, — воскликнул Иван и добавил: — Умоляю, дальше!
И гость продолжал:
— Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так:
— Вы вообще не любите цветов?
В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стесненным.
— Нет, я люблю цветы, только не такие, — сказал я.
— А какие?
— Я розы люблю.
Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.
— Дальше, — сказал Иван, — и не пропускайте, пожалуйста, ничего.
— Дальше? — переспросил гость. — Что же, дальше вы могли бы и сами угадать. — Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: — Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком... и я там, тогда... с этой, как ее...
— С кем? — спросил Бездомный.
— С этой... ну... с этой... ну... — ответил гость и защелкал пальцами.
— Вы были женаты?
— Ну да, вот же я и щелкаю... На этой... Вареньке... Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... Впрочем, я не помню.Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что, если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день, уже через час, когда мы оказались, не замечая города, у Кремлевской стены на набережной. Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.

из фильма "Земляничная поляна" (Ингмар Бергман)

Где он - тот друг,
Которого ищу я?
При свете дня я жду,
Но он не выйдет вдруг,
И ночь его шагов Мне не доносит стук
Но чувствует душа,
Хоть не увидеть взглядом,
Что где-то есть он рядом.

Он там, где мне цветы взбивают колыбель, 

Где трогают ветра верхушки тополей.
Он воздух мой и вздох – повсюду он со мной.
В весеннем ветерке и в шелесте лесном…

Геннадий Шпаликов

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся 
В прежние места.

Даже если пепелище 
Выглядит вполне, 
Не найти того, что ищем, 
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно 
Я бы запретил, 
Я прошу тебя, как брата, 
Душу не мути.

А не то рвану по следу - 
Кто меня вернет? - 
И на валенках уеду 
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю, 
Там, где - боже мой! - 
Будет мама молодая 
И отец живой.

Чингиз Айтматов - Плаха(отрывок)

Однажды кто-то передал его отцу текст удивительной молитвы одной современной монахини. Молодая еще в те годы женщина, бывшая воспитанница, а затем и воспитательница детдома, приняла постриг в годы войны после того, как ее возлюбленный, с которым они прожили всего полтора месяца, погиб на военном корабле, потопленном германской подлодкой.
«Еще только светает в небе, и пока мир спит перед восходом солнца, обращаю к Тебе, Всевидящий и Всеблагий, свою насущную молитву. Прости, о Господи, что своеволие проявляю и прежде вспоминаю не о Тебе, а снова докучаю своим делом, но я живу ради того, чтобы молитву сию произносить, пока я есть на этом свете.

Ты, Сострадающий, Благословенный, Правый, прости меня, что досаждаю тебе обращениями неотступными. В мольбе моей своекорыстия нет – я не прошу и толики благ земных и не молю о продлении дней своих. Лишь о спасении душ людских взывать не перестану. Ты, Всепрощающий, не оставляй в неведении нас, не позволяй нам оправданий искать себе в сомкнутости добра и зла на свете. Прозрение ниспошли людскому роду. А о себе не смею уст разомкнуть. Я не страшусь как должное принять любой исход – гореть ли мне в геенне или вступить в царство, которому несть конца. Тот жребий наш Тебе определять, Творец Невидимый и Необъятный.

Прошу лишь об одном, нет выше просьбы у меня, рабы Твоей, инокини, повинующейся словам любви Твоим, отшельницы, в отчаянии своем презревшей земную юдоль, отвергнувшей напрочь тщеславие и суету, чтобы в помыслах своих приблизиться к духу Твоему, Господи.

Прошу лишь об одном, яви такое чудо: пусть тот корабль плывет все тем же курсом прежним изо дня в день, из ночи в ночь, покуда день и ночь сменяются определенным Тобою чередом в космическом вращении Земли. Пусть он плывет, корабль тот, при вахте неизменной, при навсегда зачехленных стволах из океана в океан, и чтобы волны бились о корму и слышался бы несмолкаемый их мощный гул и грохот. Пусть брызги океана обдают его дождем свистящим, пусть дышит он той влагой горькой и летучей. Пусть слышит он гул машин и крики чаек, следующих за кораблем. И пусть корабль держит путь во светлый град на дальнем океанском бреге, хотя пристать к нему во веки не дано…

Вот и все, более ничего не прошу в молитве своей ноче-дневной. И Ты прости, Всеблагий и Милосердный, что докучаю просьбой странной, молитвой о затонувшем корабле. Но Ты – твердыня всех надежд высоких, земных и неземных. Ты был и остаешься Вездесущим, Всемогущим и Сострадающим началом всех начал. И потому с мольбой к Тебе идем как в прошлом, так и ныне и в грядущих днях. И потому, когда меня не станет и некому будет просить, пусть тот корабль плывет по океану и за пределом вечности. Аминь!»

Жак Превер - В Доме Моем

Войдёте если вы в мой дом
хотя он в сущности не мой
а чей не ведаю о том
я как-то взял да и вошёл
он был совсем пустой
лишь только перец алый
на белой стенке свисал он
я день-деньской
обживал дом не свой
здесь никто не бывал
но каждый миг
лишь каждый миг
тебя я ждал

В доме жил без труда
ничего не решал
по утрам иногда
зверем в клетке кричал
надрывался ослом
изо всех своих сил
для забавы своей голосил
ещё в нём бродил просто слонялся
это очень умно
слоняться
так можно далеко зайти
когда нужда туда пойти
а раз желанья не дано
себе сам друг слоняйся дома
ну а под музыку станцуй
без зуда в ногах
не спляшешь никак
а если и вправду ты как тот ишак
то байки про зверей плети:
как довольны слоны
как ослы неумны
не доволен ведь слон
и доволен он
лишь когда доволен
и грустен когда он грустен
или ни то ни это
разве волен
знать кто-то кто тот слон
и впрочем человеку не добиться
чтоб видеть в самом деле что за птица
слон тот пресловутый слон

Курьёзна как судьба имён
Мари Гюго Виктор вот он
а этот Бонапарт Наполеон
и им не измениться
как так могло случиться
мильон бонапартов в пустыне бредут
доказано что император Верблюд
он давно на коне и затаскан вполне
но средь прочего люда
чьих имён на три пуда
вон пылит ниоткуда
тоже метит в верблюды
а дальше там…
Неважно что потом
ведь в сущности всё было пустяком

Ведь это ты
придёшь
в мой дом
я думаю о чём-то
но в сущности о том
когда ты явишься неведомо откуда
всё сбросишь что тебя скрывало
застынешь голой
губы алы
как будто перец на стене
(на белой стенке два стручка ещё свисало)
и вот ты засыпаешь
и засыпаем мы вдвоём
потом
когда в мой дом придёшь
который мне не дом

Перевод Василия Бейтова

Պոլ Վեռլեն - Անձկություն

Ժորժ Կուրտըլենին

Ես այն կայսրությունն եմ, որը տեսավ անկում,
Տեսավ հայացքի դեմ ճերմակ Բարբարոսին,
Հանձնեց ակրոստիքոսն ոսկե ինքնահոսին,
Ուր անձկությունն արփու պարի մեջ էր անքուն:

Մենակ, ցավոտ սիրտն է միշտ ձանձրույթի ճանկում,
Ուր լոկ արձագանքներ` արնոտ կռվի մասին:
Օ~, չցանկալ ծաղկում գոյությանը այս սին,
Օ~, չունենալ հանդարտ ցանկություններ կյանքում:

Օ~, չկարողանալ ու չցանկալ մեռնել:
Ահ', ամեն ինչ, Բաթիլ, վերջ կա ծիծաղիդ ջինջ?
Ահ', խմված է, կերված: էլ ասելու ոչինչ:

Լոկ մի մերժված պոեմ, որ բոցին են բեռնել:
Լոկ մի լպիրշ ստրուկ, որ անտեսում է ձեզ:
Լոկ մի ձանձրույթ, որում գաղտնի վիշտ կա կարծես:

Жак Превер - Барбара

      Помнишь ли ты, Барабара,
      Как над Брестом шел дождь с утра,
      А ты,
      Такая красивая,
      Промокшая и счастливая,
      Ты куда-то бежала в тот день, Барбара?..
      Бесконечный дождь шел над Брестом с утра,
      И, когда мы случайно с тобой повстречались,
      Улыбалась ты,
      Улыбнулся невольно и я,
      и, хотя мы не знали друг друга,
      Все-таки вспомни, вспомни тот день, Барбара!
      Вспомни:
      Под навесом кто-то тебя ожидал
      И он крикнул тебе:
      -- Барбара!--
      А ты,
      Такая красивая,
      Промокшая и счастливая,
      Ты к нему под дождем побежала,
      И он обнял тебя, Барбара!
      Не сердись, Барбара, если я говорю тебе "ты":
      К тем, кого я люблю,
      Я всегда на "ты" обращаюсь:
      Тем кто любит друг друга
      Я тоже "ты" говорю,
      И, хоть с ними совсем не знаком,
      Я приветливо им улыбаюсь.
      Помнишь ли ты, Барбара,
      Этот город счастливый и мирный,
      Эти капли дождя на твоем лице,
      Помнишь ласковый дождь,
      Что над городом лился с утра,
      Дождь над пристанью, над арсеналом,
      Над плывущим в Брест кораблем?
      О, Барбара!..
      Как ужасна война!..
      Что стало с тобой под дождем из огня?
      Железа и стали?
      Где теперь человек,
      Что тогда под навесом тебя ожидал, --
      Он убит или жив,
      Тот, чьи руки так страстно тебя обнимали?
      О, Барбара!..
      Дождь над Брестом идет без конца,
      Но совсем не похож он на ливень тех дней,
      Потому что теперь это хмурый и траурный дождь,
      Все вокруг затопивший тоскойй безысходной своей.
      Не гроза это даже
      Из железа, стали, огня --
      Просто тучи,
      Которые, словно собаки,
      Подыхают за городом
      В тусклом сиянии дня,
      Подыхают и прочь уползают,
      Уползают, чтоб гнить вдалеке,
      Вдалеке-вдалеке от Бреста,
      Утонувшего в безысходной тоске. 

Жак Превер - Поцелуй меня

       Это было в одном из кварталов Города Света.
      В том квартале всегда темнота и холодное лето.
      Там зимою и летом зима,
      И воздуха мало...
      Он стоял с нею рядом.
      Стояли на лестнице оба.
      И ночь выползала
      Из закоулков и темных углов,
      И серою пахло,
      Потому что в полдень морили клопов.
      И ему говорила она:
      - Здесь всегда темнота,
      И зимою и летом зима,
      И воздуха мало.
      Не заглянет к нам солнце,
      Оно своим занято делом в богатых кварталах.
      Крепко-накрепко меня обними,
      Наша жизнь - это то, что сейчас.
      Будет поздно потом.
      Обними меня крепко.
      Здесь все против нас.
      Если холод - нам плохо,
      И жарко - нам плохо,
      Здесь мерзнешь,
      Здесь воздуха нет.
      Если ты не обнимешь меня, я умру.
      Мне пятнадцать, пятнадцать тебе.
      Нам обоим уже тридцать лет.
      В этом возрасте уже надо работать,
      И значит, есть полное право у нас
      Целоваться.
      Потом будет поздно,
      скорее меня поцелуй.
      Наша жизнь - это то, что сейчас. 

Жак Превер - Зыбучие пески

      Чудеса из чудес,
      Приливы, отливы.
      Море вдаль откатилось лениво,
      А ты,
      Как растенье морское под ласкою ветра,
      На прибрежном песке погрузилась в мечты.
      Чудеса из чудес,
      Приливы, отливы.
      Море синее вдаль откатилось лениво,
      Но остались в глазах приоткрытых твоих
      Две волны. Их море тебе подарило.
      Чудеса из чудес,
      Приливы, отливы.
      Две волны остались в глазах твоих,
      Чтобы я утонул.

Գիյոմ Ապոլիներ - 15 ապրիլի, 1915

Գրում եմ մեն-մենակ` մի խարույկի դողդոջ 

Ցոլքերի տակ:

Մերթ մի արկի հեծքն է ճեղքում գիշերն ամբողջ,

Իսկ մերթ հստակ

Լսվում է, թե ինչպես մի հեծյալ է վարգում

Ճանապարհին:

Եվ մերթ էլ մի անծեղ ճչում է չարագույժ:

Հազիվ ձեռքն իմ 

Այս տողերն է գրում: Ցտեսություն, իմ սեր: 

Թղթին դեռ կան

Խորհրդավոր գծեր, որ նշաններն են մեր 

Երջանկության:

Խորհրդավոր իմ սեր, օ, Լյու, կյանքը պիտի 

Ընծայի մեզ

Այնքան պահեր անհագ հեշտանքի ու խինդի.

Դեռ դու և ես

Կզգանք սերը միակ: Ցտեսություն իմ սիրտ:

Հիմա ես այդ

Խորհրդավոր աստղն եմ տեսնում, որ աչքերիդ 

Ահ, երկիմաստ

Գույնը ունի: Ահա քո նայվածքն է իմ դեմ:

Եվ սուր մի փուշ 

Խոցում է ինձ կրկին: Ցտեսություն, արդեն 

Գիշեր է ուշ: 

Գիյոմ Ապոլիներ - Ճամփորդը

Ֆեռնան Ֆլյորեին

Բացեք իմ դեմ այս դուռն, որ բախում եմ լալով:

Հեղհեղուկ է կյանքը Եվրիպեի նման:

Դիտում էիր հսկա ամպերը և որբ մի նավ,
Որոնք իջնում էին դեպի տենդեր գալիք:
Այդ մորմոքները քո, զղջումները բոլոր
Հիշում ես դու?:

Տարտամ ու կոր ձկներ` ստորջրյա ծաղիկ:
Գիշերը ծով էր, ուր 
Գետերն էին թափվում:

Ես հիշում եմ, հիշում եմ դեռ:

Մի երեկո տխուր մի հյուրանոց իջա
Լյուքսեմբուրգին մոտիկ:
Մի Հիսուս էր հառնում լայն սրահի խորքում:
Մի մարդ` ոզնու տեսքով,
Մյուսը` ժանտաքիսի,
Լուռ թուղթ էին խաղում,
Եվ մոռացար դու ինձ:
Հիշում ես դու արդյոք կայարաններ չափած մեր որբությունը երկար?:
Մենք քաղաքներ անցանք, որոնք ցերեկն ամբողջ պտտելուց հետո,
Օրվա արևն էին գիշերվա մեջ փսխում:

Օ, նավազներ,օ , իմ ուղեկիցներ և դուք, մռայլադեմ կանայք,
Վերհիշում եք արդյոք?:

Երկու նավազ, որոնք չէին լքել իրար,
Երկու նավազ, որոնք չէին խոսել բնավ:
Փոքրը մահվան ժամին կողքի վրա ընկավ:

Ուղեկիցներ իմ թանկ`
Կայարաններ լցնող էլեկտրական զանգեր, քաղվոր կանանց երգեր,
Կամուրջների հեծյալ զորագնդեր անթիվ, փողոցների ջոկատ,
Մսագործի մի կառք և գիշերներ գունատ` խմիչքների միգում...
Խենթերի պես էին ապրում իմ այդ տեսած քաղաքները բոլոր:
Հիշում ես մատույցներ ու նախիրի նման տեսարաններ լալկան?:

Լուսնի լույսի վրա նոճիների շուքեր:
Լսում էի ես այդ գիշերում ուշ ամռան
Մի լայն գետի խոխոջյունը անմեռ
Եվ գրգռված հավքի կիսնվաղ մի ձայն:

Բայց երբ ամեն մեռնող սևեռում էր ծոցին
Իր աչքերը, դրանք ջղաձգորեն բացած`
Ափերն էին ամա, խոտավետ ու լռին,
Իսկ դիմացի ափին լեռը շատ էր պայծառ:

Այնժամ, երբ թվում էր, թե չկա ձայն ու ձև,
Իրենց  տարտամ դեմքը կիսով շուռ տալով
Եվ նիզակի ստվերը բռնած իրենց առջև`
Աշխույժ շուքեր անցան պայծառ լեռան կողքով:

Եվ լանջերի վրա ուղղահայաց լեռան
Այդ շուքերը մորվեղ, սայթաքելով հուշիկ,
Մերթ բարձրանում էին և մերթ իջնում անձայն
Եվ արտասվում էին հանկարծ, ինչպես մարդիկ...

Ում ես ծանոթ այս հին նկարների վրա?:
Հիշում ես, մի մեղու կրակի մեջ ընկավ:
Օրն այդ հիշում ես դու` ամռան վերջն էր արդեն:
Երկու նավազ, որոնք չէին լքել իրար:
Երեցը մի երկաթ շղթա ուներ վզին,
Իսկ կրտսերը խարտյաշ իր մազերն էր հյուսում:

Բացեք իմ դեմ դուռն այս, որ բախում եմ լալով:

Հեղհեղուկ է կյանքը Եվրիպեի նման:

Եղիշե Չարենց - Գիտեմ, որ մի օր կմեռնեմ ես էլ ...

Գիտեմ, որ մի օր կմեռնեմ ես էլ
Ու կվերջանա իմ կյանքի ուղին։
Մոռացած բոլոր երգերս լուսե՝
Կհանձնեն ինձ էլ արգավանդ հողին։

Արևը նորից անհոգ կխնդա՝
Փռելով չորս դին լուսավոր գանձեր։
Եվ մայրս անգամ էլ չի՛ հավատա,
Որ եղել եմ ես, ապրել ու անցել։

Եվ գերեզմանս երբ փակվի ինձ հետ—
Մեղքս կմոռնան, սիրո խոսք կասեն,—
Եվ անցած կյանքս կդառնա լեգենդ՝
Օրերիս նման անդարձ ու վսեմ...

Վիլյամ Սարոյան - Նարինջներ

Նրան ասված էր.
-Երկու ամենախոշոր  նարինջները ձեռքդ բռնած կանգնիր փողոցի անկյունում և երբ մոտովդ ավտոմեքենա անցնի, ժպտա ու մեկնի նարինջները: Մեկ հատը` հինգ սենթ, եթե մեկը վերցնեն, երեք հատը տասը սենթ, դյուժինը` երեսունհինգ սենթ: Ժպտա բերանովդ մեկ,- ասաց հորեղբայր Ջեկը,- կարո՞ղ ես, չէ՞, Լյուկ: Դու այդպիսին ես, չես ժպտա, չես ժպտա, մեկ էլ տեսար ժպտացիր, հը՞:
Մեծ դժվարությամբ նրան հաջողվեց ժպտալ, բայց ի պատասխան դրա, հորեղբայր  Ջեկը սոսկալի ծամածռեց դեմքը, և նա հասկացավ, որ ժպիտը վատ էր ստացվել: Այլ բան, եթե նա կարողանար սովորել ուրիշների պես բարձր ծիծաղել, բայց, ախր, ուրիշները այնպես ահաբեկված, այնպես ծեծկված չէին, ինչպես ինքը:
_Կյանքումս այսպիսի լուրջ տղա չեմ տեսել,- ասաց  հորեղբայր Ջեկը,- լսիր, Լյուկ…
Նա պպզեց Լյուկի առաջ, որպեսզի ուղիղ աչքերին նայի և շարունակեց.
_Լյուկ, քեզնից նարինջ չեն գնի, եթե չժպտաս: Մարդկանց հաճելի է, երբ նարինջ վաճառող տղան ժպտում է: Դա նրանց դուր է գալիս:
Լյուկը նայում էր հորեղբոր աչքերին, լսում էր նրա խոսքերը, բայց մի բան էր զգում միայն` որ հորեղբայր Ջեկը նույնպիսի ծեծկվածի մեկն է, ինչպես ինքը: Հորեղբայրը  ուղղվեց ու ծանր հառաչ հանեց, ճիշտ այնպես, ինչպես մի ժամանակ Լյուկի հայրն էր հառաչում:
_Լյուկ,- ասաց հորեղբայրը,- կարո՞ղ ես ժպտալ թեկուզ մեկ անգամ:
_Կտեսնես նրա ժպիտը, ինչպե՜ս չէ,- ասաց հորեղբայր Ջեկի կինը: _Վախկոտ չլինեիր, հիմա ինքդ դուրս կգայիր փողոց ու կվաճառեիր նարինջները: Ինչ դու՜, ինչ քո եղբայրը: Գերեզմա՛ն մտնեիր նրա ետևից, գերեզմա՛ն: Այնտեղ է միայն քո տեղը:
Ա՜յ, հենց այդ պատճառով էլ Լյուկը դժվարանում էր ժպտալ: Նրա համար, որ այդ կինը միշտ խայթում էր հորեղբայր Ջեկին: Էլ ինչպե՞ս է նա ուզում, որ ինքը ժպտա ու դեմքը չխոժոռի, եթե մի գլուխ պնդում է, թե նրանք ամբողջ ընտանիքով բանի պետք չեն:
Ջեկը Լյուկի հոր փոքր եղբայրն էր և ինչ – որ բանով շատ էր հիշեցնում նրան: Իսկ Ջեկի կինը միշտ ասում է, թե լավ էր, որ Լյուկի հայրը մեռավ և, իհարկե, միայն նրա համար, որ առևտուր անել չգիտեր: Նա միշտ Ջեկին ասում է. «Մենք Ամերիկայում ենք, ոչ թե մի ուրիշ տեղ: Դու պետք է ավելի շատ մարդկանց հանդիպես, աշխատես հաճելի լինել նրանց»: Ջեկն էլ ասում է. «Հաճելի՞ լինել: Ես ինչպե՞ս կարող եմ հաճելի լինել նրանց»:
Եվ կինը միշտ բարկանում է նրա վրա ու ասում. «Հիմար ես, հիմար: Եթե ես երեխայով չլինեի, վաղուց ծառայության կմտնեի Ռոզենբերգի պահեստները և քեզ էլ կպահեի երեխայիս պես»:
Ջեկը նույնպիսի հուսահատ արտահայտություն ուներ, ինչպես Լյուկի հանգուցյալ հայրը: Նա միշտ ինքն իրենից դժգոհ էր, իսկ ուրիշներին ուզում էր գոհ և ուրախ տեսնել: Ու անվերջ խնդրում էր Լյուկին, որ ժպտա:
_Լա՛վ,- ասաց Ջեկը,- լա՛վ, լա՛վ, լա՛վ: Թող ես խենթանամ, թող մեռնեմ: Գերեզմանն է իմ տեղը: Իհարկե: Տասը արկղ նարինջ ունենք, բայց ուտելու ոչինչ, ոչ փող, ոչ էլ տանը մի կտոր հաց: Ավելի լավ չի՞ մեռնեի: Հիմա ի՞նչ է, գնամ տնկվեմ փողոցում ու նարի՞նջ մեկնեմ անցորդներին: Կամ գուցե սայլակով նարի՞նջ ման տամ քաղաքում: Ավելի լավ է մեռնեի:
Ջեկն այնպես դժբախտ ու տխուր տեսք ուներ, կարծես աշխարհում ավելի տխուր մարդ չէր եղել, և որովհետև Ջեկը շատ էր տխուր, Լյուկն աշխատեց զսպել իրեն ու լաց չլինել: Մյուս կողմից էլ Ջեկի կինը առաջվանից էլ ավելի բորբոքվեց ու լաց եղավ` այնպես, ինչպես լաց էր լինում այն դեպքերում, երբ իսկապես զայրացած էր: Եվ այն բանից, որ նա լաց էր լինում ոչ թե վշտացած, այլ զայրույթով, Լյուկը ավելի ու ավելի էր զգում, թե ինչքան սարսափելի է ամեն ինչ: Լաց լինելով, կինը Ջեկին հիշեցրեց բոլոր անվճար մնացած հաշիվները և միասին անցկացրած բոլոր սև օրերը: Իսկ երեխայի մասին, որ դեռ նոր պետք է ծնվեր, ասաց. «Է՛հ, ի՜նչ օգուտ, որ աշխարհիս երեսին մի հիմար էլ ավելանա»:
Հատակին դրված էր նարինջներով լի արկղը, և նա լաց լինելով վերցրեց այնտեղից երկու նարինջ ու ասաց.
_Վառարանում ածուխի կտոր չկա, այն էլ նոյեմբեր ամսին. ախր սառչում ենք, չէ՞: Տնից պետք է մսի հոտ գա: Դե, ա՛ռ, բռնի՛, կեր քո նարինջները: Այնքան կեր, որ խեղդվես:
Եվ նա լալիս ու լալիս էր:
Ջեկն այնքան էր վշտացած, որ ոչ մի բառ անգամ ի վիճակի չէր արտասանել: Նստեց բազկաթոռին և սկսեց ետ ու առաջ ճոճվել, հայացքն էլ կարծես խենթի հայացք լիներ: Եվ դեռ ուզում են, որ ինքը` Լյուկը ծիծաղի:
Իսկ Ջեկի կինը նարինջները ձեռքին անվերջ գնում – գալիս էր անկյունից անկյուն` լաց լինելով ու կրկնելով երեխայի մասին:
Քիչ հետո նա դադարեց լաց լինելուց:
_Դե՛, ուղեկցիր նրան մինչև փողոցի անկյունը,- ասաց կինը,- գուցե իսկապես մի բան վաստակի:
Ջեկը կարծես խլացել էր, անգամ գլուխը չբարձրացրեց:
_Անկյու՛նը տար նրան,- բղավեց կինը: _Թող ժպտա մարդկանց: Մեզ ուտելու բան է պետք:
Ի՞նչ միտք ունի ապրելը, երբ շուրջդ ամեն ինչ այդքան զզվելի է և ոչ մեկը չգիտի, թե ինչ անի: Ի՞նչ միտք ունի դպրոց գնալ, թվաբանություն սովորել, ոտանավոր կարդալ, բադրիջան ու ամեն տեսակ անպետք բաներ նկարել: Ի՞նչ միտք ունի նստել ցուրտ սենյակում, մինչև քնելու ժամանակը գա, հետո անկողին մտնել` լսելով Ջեկի ու իր կնոջ անդադար կռիվը, արտասվելով քնել ու արթնանալ և տեսնել մռայլ երկինքը ու դողդողալ ցրտից: Դողդողալով դպրոց գնալ ու նախաճաշին հացի փոխարեն նարինջ ուտել:
Ջեկը վեր թռավ տեղից ու սկսեց գոռգոռալ կնոջ վրա: Գոռալով ասում էր, որ կտա կսպանի նրան, իսկ հետո էլ դանակը իր սիրտը կխրի, և դրա վրա կինը առաջվանից էլ սատիկ լաց եղավ և, շորը կրծքին պատռելով, գոչեց. «Այո՛, ավելի լավ է ամենքս էլ մեռնենք: Սպանի՛ր ինձ, սպանի՛ր»: Բայց Ջեկը թևը նրա ուսին գցած տարավ  մյուս սենյակը և այնտեղից լսվում էր, թե ինչպես կինը լաց է լինում ու համբուրում Ջեկին ու ասում ու կրկնում, որ նա իսկական երեխա է, մեծ ու հիմար մի երեխա:
Մինչ այդ Լյուկը անշարժ կանգնած էր անկյունում, իսկ ժամանակը այպես արագ էր անցել, որ նա չէր էլ նկատել, թե ինչքան է հոգնած: Նա շատ էր հոգնել ու սովածացել և հիմա ընկավ աթոռի վրա: Ի՞նչ միտք ունի ապրելը, երբ ամբողջ աշխարհում դու մեն – մենակ ես, չունես ո՛չ հայր, ո՛չ մայր, ո՛չ մեկը, որ սիրի քեզ: Նա ուզում էր լաց լինել, բայց արտասվելուց ի՞նչ օգուտ:
Քիչ անց Ջեկը սենյակից դուրս եկավ շինծու ուրախ դեմքով:
_Մի բան է միայն պահանջվում քեզնից, Լյու՛կ,- ասաց նա,- երկու մեծ նարինջ բռնել ձեռքդ, մեկնել դրանք ավտոմեքենաներով անցնողներին ու ժպտալ: Հինգ րոպեում մի ամբողջ արկղ կվաճառես:
_Կժպտամ,- ասաց Լյուկը,- հատը հինգ սենթ, երեք հատը` տասը, դյուժինը` երեսունհինգ սենթ:
_Միանգամայն ճիշտ է,- ասաց Ջեկը:
Ջեկը հատակից բարձրացրեց նարինջներով լի արկղը և գնաց դեպի դուռը:
Շատ տխուր էր փողոցում, Ջեկը քայլում էր արկղը ձեռքին ու անվերջ կրկնում, թե պետք է բերանով մեկ ժպտալ, երկինքը տխուր էր, ծառերին` ոչ մի տերև, փողոցը` տխուր, նայում զարմանում ես, նարինջներն այնպես կոկիկ, սիրունիկ` նայում զարմանում ես.այդքան գեղեցիկ ու այդքան տխուր:
Նրանք հասն Վենտուրա փողոցի անկյունը, որտեղից անցնում էին բոլոր մեքենաները, և Ջեկը արկղը դրեց մայթին :
_Ավելի լավ է, երբ փոքրիկ տղան մենակ է լինում,- ասաց նա,- ես տուն եմ գնում, Լյուկ:
Ջեկը նորից պպզեց ու նայեց նրա աչքերին:
_Չես վախենում, չէ՞, Լյուկ: Ես լույսով քեզ մոտ կվերադառնամ: Մութը դեռ մի երկու ժամից կընկնի: Ուրախ պահիր քեզ ու կարգին ժպտա:
_Կժպտա՜մ,- ասաց Լյուկը:
Այստեղ Ջեկը վեր թռավ տեղից, կարծես թե առանց վեր թռչելու չէր կարող ոտքի կանգնել, և համարյա վազելով հեռացավ փողոցից:
Լյուկը ընտրեց երկու մեծ նարինջ, բռնեց աջ ձեռքում և բարձրացրեց գլխից վեր: Դրա  ի՞նչն էր լավ: Պարզապես տխուր դրություն: Ի՞նչ միտք ունի ձեռքին երկու նարինջ բռնել, բարձրացնել դրանք գլխից վեր ու աշխատել ժպտալ ավտոմեքենաներով անցնողներին:
Թվաց, թե շատ ժամանակ անցավ, մինչև որ նա տեսավ մի ավտոմեքենա, որ գալիս էր քաղաքից, փողոցի այն կողմով, ուր կանգնած էր ինքը: Իսկ երբ մեքենան մոտեցավ, նրա մեջ տեսավ մի տղամարդ` ղեկի մոտ, իսկ հետևում մի կին, երկու երեխաներով: Լյուկը բերանով մեկ ժպտաց նրանց, բայց չէր երևում, թե կանգնելու մտադրություն ունեն, այնպես որ նա մոտեցավ մայթի եզրին ու թափահարեց նարինջները: Հիմա նա արդեն շատ մոտիկից տեսավ նրանց դեմքերը և ժպտաց` բերանը մի քիչ էլ լայնացնելով: Ավելին չէր էլ կարող, որովհետև այտերը հոգնում էին: Բայց մեքենան կողքով անցավ ու գնաց, և մարդիկ նույնիսկ չժպտացին ի պատասխան: Մեքենայում նստած փոքրիկ աղջիկը ծամածռեց դեմքը, ասես թե գտավ, որ նա անճոռնի տեսք ունի: Ի՞նչ միտք ունի կանգնել փողոցի անկյունում և փորձել նարինջ վաճառել մարդկանց, որոնք ծամածռում են դեմքերը, երբ դու ժպտում ես նրանց և ցանկանում հաճելի լինել: Ի՞նչ միտք ունի ցավեցնելու չափ մկանները լարել, ինչ է թե կան աշխարհում հարուստ մարդիկ և կան չքավորներ, և հարուստները ուտում ու ծիծաղում են, իսկ չքավորները ուտելու բան չունեն և միշտ վիճում են ու գոռում մեկմեկու` «Սպանի՛ր ինձ»:
Նա ձեռքը ցած իջեցրեց, դադարեց ժպտալ, նայեց հրշեջ ծորակին, ծորակից այն կողմ ջրհորդանն էր, իսկ ջրհորդանից դենը` Վենտուրա փողոցը, նրա երկու կողմերում` տներ, տներում` մարդիկ, իսկ այնտեղ, ուր վերջանում է փողոցը, քաղաքից դուրս` խաղողի այգիներ, մրգաստաններ, գետեր ու դաշտեր, իսկ հեռվում` սարեր, իսկ սարերից այն կողմ` էլի քաղաքներ, էլի տներ, էլի փողոցներ, էլի մարդիկ: Ի՞նչ միտք ունի ապրել աշխարհում, երբ նույնիսկ հրշեջ ծորակին չես կարող նայել առանց լաց լինելու ցանկության:
Փողոցում էլի մի ավտոմեքենա երևաց, և Լյուկը բարձրացրեց ձեռքը ու նորից ժպտաց, իսկ երբ մեքենան մոտեցավ, պարզվեց, որ ղեկին նստած մարդը նույնիսկ չի էլ նայում իրեն: Հատը հինգ սենթով նրանք կարող են նարինջներ ուտել: Հացից ու մսով ճաշից հետո ուտել մի – մի նարինջ: Մաքրել կեղևը, ներծծել նրա հրաշալի հոտը և ուտել այն: Կարող են պարզապես կանգնեցնել մեքենան և տասը սենթով գնել երեք հատ: Ահա մի մեքենա էլ մոտեցավ: Լյուկը ժպտաց ու թափահարեց ձեռքը, բայց մարդիկ միայն նայեցին նրան. ուրիշ ոչինչ: Ախր մեկը թեկուզ ժպտար ի պատասխան` նա իրեն ավելի լավ կզգար: Բայց ոչ` մոտովն անցնում էին նույնիսկ առանց ժպտալու: Կողքով շատ մեքենաներ անցան գնացին և Լյուկին արդեն թվում էր, որ ինքը բոլորովին իզուր է կանգնել մայթին ու ժպտում, ավելի լավ է` նստի ու լաց լինի: Ոչ մի նարինջ էլ պետք չէ նրանց, ոչ էլ Լյուկի ժպիտը, ինչ ուզում է ասի հորեղբայր  Ջեկը: Նայում են իրեն ու անցնում. ուրիշ ոչինչ:
Մութն ընկավ, և նրան այնպես թվաց, թե կարող է աշխարհի վերջը գալ, իսկ ինքը մինչև աշխարհի վերջը այդպես պետք է կանգնի` ձեռքը բարձրացրած ու ժպտալով:
Նրան թվաց, թե հենց այն բանի համար է ծնվել, որ կանգնի այստեղ, անկյունում` մինչև աշխարհի վերջը, նարինջները մեկնի մարդկանց ու ժպտա, արցունք թափելով ժպտա: Շուրջը ամեն ինչ սև է ու դատարկ, իսկ նա կանգնել ու ժպտում է այտերը ցավեցնելու չափ ու աչքերից էլ արցունք է թափվում, որովհետև չեղավ մեկը թեկուզ, որ ժպտար իրեն, ու հիմա ամբողջ աշխարհը կարող է փլվել, խավարել և աշխարհի վերջը կգա, և կմեռնի հորեղբայր Ջեկը, և նրա կինը կմեռնի, և չեն լինի ոչ փողոցներ, ոչ տներ, ոչ մարդիկ, ոչ երկինք կլինի, ոչ գետ, ոչ դաշտ և ոչ մի տեղ չի լինի ոչ մի շունչ – կենդանի, ոչ էլ անգամ դատարկ փողոց, ոչ մութ պատուհան, ոչ փակ դռներ, որովհետև չեն ուզում նարինջ գնել իրենից և չեն ժպտալու իրեն և աշխարհը  խավարելու է…

© Վիլյամ Սարոյան

Տեքստի թվայնացումը` Սոնա Մնացականյանի